О ДВУХ ТЕХНИКАХ ДРЕВНЕРУССКОЙ КАЛЛИГРАФИИ

(ЧАСТЬ I)

Типографическое и каллиграфическое возрождение, характерное для Европы и США рубежа XIX–XX веков и связанное в области каллиграфии с именами Эдварда Джонстона (Англия), Рудольфа Коха (Германия) и Рудольфа фон Лариша (Австрия), коснулось России лишь отчасти. Если на Западе этот период ознаменован как раз вторым открытием техники ширококонечного пера и пробуждением интереса к исторической каллиграфии (прежде всего, речь идёт, конечно, об исследованиях Эдварда Джонстона), то применительно к России мы можем говорить лишь о возрождении исторических шрифтовых форм в акциденции, в рисованных шрифтах и в некоторой степени в шрифтах наборных, текстовых, но не в каллиграфии. Второго рождения ширококонечного пера в России в начале XX века не произошло. Русские художники этого периода активно работали с древнерусской традицией, обращались к допетровским типам письма: уставу, полууставу, вязи и скорописи. Но всё это были рисованные формы. Даже простые текстовые почерки чаще всего рисовались, а не писались. И хотя интерпретации исторического наследия были графически чрезвычайно изобретательны и технически искусны — будь то простые версии полуустава или замысловатые формы букв вязи в духе модерна, – вопрос техники, а тем более оригинальной древнерусской техники, художниками не ставился. Стоит как некоторое исключение на общем фоне отметить самобытные скорописные работы писателя Алексея Ремизова — одну из немногих попыток писать, а не рисовать исторические почерки. Ремизов занимался изучением древних славянских грамот и даже в своём бытовом письме использовал графику скорописи.

Ширококонечное перо начинает активно использоваться отечественными художниками только в конце 1950-х — начале 1960-х годов. В основном это было связано с влиянием европейской каллиграфии. К этому же времени стоит отнести и некоторое возрождение интереса к формам допетровской кириллицы. Однако большинство появлявшихся шрифтовых пособий и книг по каллиграфии рассматривали главным образом историю латинского шрифта и предлагали схемы написания кирилловских букв в латинской графике (кириллица в итальянском курсиве, кириллица в римском монументальном письме и т. д.). То есть закреплялся принцип адаптации. И если работа ширококонечным пером в латинских почерках рассматривалась подробно, то русскому письму в подобных изданиях отводилось, как правило, всего пара абзацев, а дукты его не рассматривались вовсе. Такое положение вещей сохранялось вплоть до последнего времени. Исключение — учебники П. П. Чобитько и Д. И. Петровского, в которых представлены авторские учебные варианты устава и полуустава (а у Дмитрия Ильича также скорописи и вязи). В прошлом году вышел также альбом А. В. Санникова и Ю. И. Ковердяева, в котором производится разбор дуктов письма трёх исторических рукописей.

В целом, современные каллиграфы в отличие от мастеров начала прошлого века предпочитают не рисовать, а писать ширококонечным пером и устав, и полуустав, и даже вязь. Но, несмотря на то, что большинством мастеров русские почерки пишутся, среди каллиграфов встречается (а в палеографии является распространённым) убеждение, что устав — рисованный тип письма.

Это убеждение, вероятно, появилось под влиянием работ палеографов, в которых, начиная с книги 1909-го года Р. Ф. Брандта неоднократно говорится о рисованном характере устава. Так, сам Роман Фёдорович пишет: «Уставъ, это — буквы похожiя на теперешнiя печатныя, почти квадратной формы (приблизительно такой же ширины, какъ и длины), которыя притомъ тщательно вырисовывались». Поскольку дукты исторических кирилловских почерков не разбираются ни в одном палеографическом исследовании, можно предположить, что причина такой характеристики, во-первых, в статичном и правильном облике устава, а во-вторых, в отсутствии знаний о технике каллиграфии. Например, абсолютное большинство палеографов не отличает технику ширококонечного пера от техники остроконечного и активно использует термин «нажим» в описании устава и полуустава, хотя эти почерки писались широким пером и ни о каких нажимах в данном случае говорить нельзя. Справедливости ради нужно отметить, что в латинской палеографии изучение движения при письме и выявление дуктов началось тоже далеко не сразу (только в конце 30-х годов XX века благодаря Жану Маллону).

Но вернёмся к так называемому «рисованному уставу». Пожалуй, чаще других эпитет «рисованный» встречается в работах Л. М. Костюхиной. Например, о позднем уставе она пишет следующее: «Устав русских рукописей рубежа XIV–XV вв. — это рисованное, каллиграфически четкое ритмичное письмо с прямо стоящими в строке буквами, изящно суженными и несколько вытянутыми по вертикали». Однако наименование «рисованных» получают у неё не только уставные почерки XIV–XV вв., но и некоторые замысловатые полууставные XV–XVII вв., противопоставляясь простым полууставным. Например, почерки Годуновской псалтыри.

Что же такое рисованный шрифт? В отечественной литературе по палеографии и каллиграфии мы не находим определения письма и рисования, как двух способов создания букв, поэтому вынуждены обратиться к терминологии разработанной зарубежными авторами. Наиболее ясными нам представляются определения Эдварда Катича, которые он даёт в книге «The origin of the serif». «Письмо — это способ создания букв, при котором каждая значимая часть буквы выполняется за один штрих». «Рисование (леттеринг) — это способ создания букв, при котором каждая значимая часть буквы выполняется более чем за один штрих». При этом под «значимой частью» Э. Катич понимает «часть, необходимую для структуры буквы», то есть составляющую её конструкцию. Это формальное и, можно сказать, математически точное определение очень хорошо иллюстрируется в книге Тома Кемпа Formal brush writing. Том, сравнивая римское монументальное письмо, выполненное с помощью кисти, и версалы, выполненные с помощью пера, подсчитывает количество элементов и количество движений, затраченных на написание этих элементов. На основании этого он рассчитывает соотношение количества штрихов к количеству элементов буквы. И те буквы, в которых этот коэффициент выше единицы, он называет рисованным шрифтом вслед за Катичем. При таком подсчёте в римском монументальном шрифте все буквы — писаные, кроме двух (B и G), которые оказываются рисованными, что немного странно.

Того же формального подхода придерживается и другой исследователь европейской каллиграфии — Геррит Ноордзей. Однако у него встречаем и ещё один важный критерий. Ноордзей утверждает, что для письма существенным является след каждого отдельного штриха («Лишь рукописный шрифт хранит свойства отдельно взятого штриха»). Свойства штриха при письме всегда проявлены, а потому проявлены и свойства инструмента. То есть при наличии каллиграфического опыта человек всегда определит, выполнено ли письмо пером, кистью, рейсфедером или другим инструментом. Штрих при письме — своего рода камень в построении здания-книги, и, как камень, он всегда заметен и значим. Рисование же букв можно сравнить с пластикой: штрих в рисовании, как кусок глины в процессе лепки, он соединяется с общей массой, становится неразличимым, скрывается себе подобными. Таким образом, при рисовании и процесс, и результат мало зависят от инструмента.

Как соотносится практика древнерусского письма с определениями западных авторов? Чтобы ответить на этот вопрос и выяснить каллиграфическую технику средневековых писцов, нами был рассмотрен блок русских рукописей XIV–XVI веков из собрания Российской национальной библиотеки. При этом ставилась задача на основе наблюдений и собственных каллиграфических экспериментов выявить дукты письма, то есть количество, последовательность и направление штрихов, и составить схемы почерков. Основная работа проводилась с тремя рукописями, представляющими наиболее типичные почерки данного периода: поздний устав, простой и литургический полууставы. Первая рукопись — Апостол-апракос, XIV в. (Погодинское собрание, № 26), написанный поздним уставом, почерком знакомым многим по другому замечательному памятнику русской письменности, Киевской псалтыри. Вторая рукопись — Триодь постная (Софийское собрание, 87), выполненная в XV веке прекрасным литургическим полууставом, характерным для наиболее торжественных богослужебных рукописей Севера Руси. Третий памятник — Лицевой летописный свод (Основное собрание рукописей, F. IV. 225), XVI в., почерк которого представляет собой простой полуустав.

В целом образцы древнерусского письма, с которыми мы встречались, вполне явно демонстрировали характер работы ширококонечным инструментом. Согласно Эдварду Джонстону наиболее важными признаками такой каллиграфии являются зависимость распределения толщин от направления движения, зависимость насыщенности шрифта от количества ширин пера, укладывающихся в высоту строки, и зависимость характера почерка от величины наклона пера. Так, большинство полууставных почерков сохраняют неизменный (фиксированный) угол наклона пера для большей части штрихов. То есть соблюдают базовый для работы ширококонечным инструментом принцип, при котором распределение толщины элементов зависит от направления движения. Этот простой принцип позволяет создавать на странице чёткий и регулярный ритм, образованный одинаковым соотношением тонких и широких линий во всех буквах, какой мы и видим в полууставных рукописях.

Разный угол наклона пера обуславливает разный характер почерков. Угол наклона равный 0°, то есть горизонтальная постановка пера или стремящаяся к этому значению, дают в итоге очень контрастные и статичные формы, при этом медленные в написании: такие, как в Остромировом Евангелии. Увеличение угла наклона пера ведёт к уменьшению контраста, увеличению динамики шрифтовых форм и ускорению их написания (большинство полууставных почерков написаны с углом наклона пера от 5° до 35° ). Угол же больше 45° приводит к появлению обратного контраста, однако для древнерусской каллиграфии такие формы чрезвычайно редки. Но всё же и они встречаются, вспомним хотя бы причудливые почерки Буслаевской Псалтыри, с перевёрнутым распределением толстого и тонкого.

Характер почерка также зависит от его насыщенности, что во многом обусловлено соотношением роста букв к ширине пера. Чем меньше ширин пера укладывается в высоту букв, тем жирнее, насыщеннее будет шрифт, и напротив, чем больше ширин, тем почерк будет светлее. Большинство полууставных почерков базируются на соотношениях от 1:3 до 1:6, что даёт достаточно большое разнообразие в характере текстовой полосы.

Таким образом, все признаки, говорящие нам об использовании широкого пера, о которых писал Эдвард Джонстон, мы видим в древнерусских почерках.

Обратимся теперь к трём выбранным нами рукописям. Лицевой летописного свод — самая поздняя из них по времени написания и наиболее простая по графике. Рукопись, созданная в 70-х годах XVI в., написана одним из самых распространённых в XVI веке полууставных почерков. Письмо свода высокого качества, достаточно «тёмное», с выраженным наклоном вправо. Для данного почерка характерно то, что большая часть элементов выполнялась при одинаковом угле наклона пера, составляющем примерно 20° (угол наклона инструмента определяется по расположению среза штриха относительно горизонтали). Такая стабильность положения инструмента даёт при письме очень равномерный ритм. Штамбы букв массивны, горизонтали достаточно тонкие, однако не волосные. В буквах округлой формы мы видим изменение ширины линии, характерное для работы ширококонечным пером при сохранении его угла наклона. Все детали букв, окончания штрихов и распределение толщин в них говорят нам о том, что это полуустав, выполненный в обычной для ширококонечного пера технике.


Выявленные дукты этого почерка показывают, что, согласно формальным определениям Катича, Кемпа и Ноордзея (один элемент — один штрих), в большинстве букв мы имеем дело с письмом. Исключение составляют три буквы из овальной группы: «О», «Ю» и «Р». В них количество выполняемых писцом штрихов превосходит количество элементов буквы. После проведения основных штрихов писец делает дополнительные, уменьшая внутрибуквенное пространство, как бы «затемняя» букву. Формально можно называть эти три буквы рисованными, как Том Кемп называет рисованными B и G римского монументального шрифта.

Кроме базовой техники работы ширококонечным пером писец Лицевого летописного свода использует и более сложные технические приёмы:

1. При написании выносных элементов букв «Р» и «У» каллиграф увеличивает угол наклона пера, таким образом добиваясь уменьшения ширины линии. Это необходимо для поддержания общего ритма чередования широких и тонких штрихов. Выносные утоньшаются, чтобы буквы не выглядели слишком жирными в ряду других.

2. Встречаемся также и с небольшим изменением угла наклона пера в процессе написания штриха, или, другими словами, с вращением пера. Так, средний штрих «Ф» становится немного тоньше книзу, поскольку при письме перо поворачивается против часовой стрелки. Буква состоит из трёх штрихов, к тому же с верхним и нижним выносными элементами, поэтому облегчить её средний штрих было вполне логично.

3. В буквах «Б», «Г», «Ѣ» и некоторых других присутствует такой элемент, как треугольная засечка. При её выполнении писец начинает штрих, держа перо так, что его срез полностью прилегает к бумаге, затем, по мере движения вниз, правый уголок постепенно отрывается от листа, так что в конце на бумаге остаётся только левый уголок. После этого уголком пера выполняется восходящий тонкий штрих, завершающий форму треугольника. Движение довольно сложное, однако его вполне можно рассматривать как один штрих.

4. Основные штрихи надстрочных знаков чуть уже, чем штамбы букв, стоящих в строке. Достигается это за счёт более лёгкого касания пера: инструмент неплотно соприкасается с бумагой, поэтому и даёт меньшую ширину линии, чем при полном прилегании.

Все перечисленные приёмы, несмотря на некоторую сложность своего исполнения, относятся, конечно, к письму, а не рисованию. Такую же технику применяют и современные каллиграфы.